Счастливое царство: актер Григорий Служитель о первых впечатлениях родительства

Восьмого марта, в этот безнадежный, но самый прекрасный из миров пришла девочка Агата, мой первый ребенок. Мне особенно приятно, что она родилась именно в этот, как принято у нас называть его, женский день (можно подумать, что все остальные 364 дня являются мужскими).

Дело тут не в идейных пристрастиях. Просто я уверен: если уж нашему старому шарику и суждено когда-нибудь обновиться, то придет это обновление от женщин. Даже так: не от женщин, а от женственности. Потому и восьмое марта торжественно предлагаю переименовать в международный день женственности.

Мир, конечно, не андро- и не гиноцентричен. В нем вообще нет ни центра, ни полюсов, и, ко всему прочему, его ось отклонена на 24 градуса (Не от этого ли все у нас немного набекрень?). Но… Вот Набоков где-то написал, что «из всех законов природы, возможно, самый замечательный — выживание слабейших».

А что такое детство, как не бескорыстная забота сильных о самых слабых? Ведь ребенок из всех детенышей на планете рождается чуть ли не самым неподготовленным, самым уязвимым, и первые месяцы мать, по сути, продолжает донашивать младенца. Поэтому в том, что у нас появляются дети, помимо удовлетворения первобытных родовых инстинктов, помимо тихого восхищения самим фактом новой жизни, свидетелями и участниками которого мы стали, нас умиляет еще и потребность маленького существа в заботе.

Фото: Vostock-Photo

Нас наполняет теплом его беспомощность, беззащитность его зависимости от нас. Именно тогда, когда у нас появляются дети, мы сильнее всего чувствуем, как мы сами через своего ребенка нужны этому миру. И все это я и называю женственностью, из которой, наверное, и плетутся широты, долготы и меридианы, которые незримо опоясывают и не дают развалиться нашей планете.

Написал и задумался: для мира Агата родилась, может быть, и восьмого марта, но для нас с женой гораздо раньше. Наверное, в тот день, когда мы впервые увидели ее лицо на снимке УЗИ. Изображение приходило на экран с опозданием и было как бы отрывисто, как в мультфильмах Норштейна. Теперь я понимаю, что Норштейн, наверное, и сам того не осознавая, как бы воссоздавал в кадрах внутриутробную фактуру, взвесь, шорохи и звуки, темноты и загадочные свечения.

Я помню лицо дочки: оно выглядело так, словно кто-то гадал на горячем воске. Шея, губы, глазки, подбородок. Как-то бессознательно начинаешь распределять ее черты, «присваивать» ее нос себе, подбородок жене, уже как будто распознаешь чьи-то семейные повадки, привычки: держит ладонь у щеки, как бабушка Белла, поворачивает голову, как моя сестра Кристина. А сколько таких жестов, движений мимики, о которых я и знать ничего не могу: наверняка, шевелением маленькими ручками мне передает привет какой-нибудь далекий и давно забытый миром пращур из восемнадцатого столетия.

Удивительно наблюдать, как еще не родившийся человек уже вобрал в себя приметы сотен отживших поколений и передаст со временем что-то свое сотням других. Но сколько же в этом ее выражении было грусти. Помните, клип Massive Attack на песню Tear drop, в котором крохотный ребенок с надзвездной грустью в глазах плавает в утробе матери, как бы предвидя первый луч света и предслыша свой первый крик. Вот такая была и она, наша Агата. А потом нам дали послушать биение ее сердца: частый, настырный ритм, как будто множество башмаков отбивают деревенский испанский танец.

И уже совсем скоро Агата начнет видеть мир вещей. И вместе с ней я буду заново узнавать, что такое трава, вода, солнечные зайчики, облака. Вместе с ней я буду вспоминать, что я любил больше всего, когда был маленьким.

Если представить, что детство человека — это царство любимых вещей, то столицей моего детства была музыкальная сигаретница в виде теремка из какого-то темного, хочется думать, благородного  металла. Не знаю, как она появилась у нас дома. Наверное, подарили друзья — в нашей семье никто не покупал сувениров. По торцам терема были прорезаны узкие бойницы. На фасадах по два оконца: одно, поменьше, для какой-нибудь самой грустной на свете княжны, с подрисованным сверху узорчатым кокошником. Другое, побольше, для воеводы, или бояр, или княжичей.

На стенках терема кричала птица-гамаюн с хищным клювом, кусали свои хвосты львицы, цвели какие-то цветы забвения. В оконных стрельчатых проемах, там, где подразумевалась княжья светелка, на самом деле, виднелись два медных Валдайских колокольчика. Из крыши, покрытой черепицей-лемехом, торчал флюгер в виде застывшего свитка (к сожалению, на нем ничего не было написано, но даже если бы и было — читать в то время я еще не умел). А если откинуть за кольца две массивные дверцы по обеим сторонам теремка, а потом с крякающим треском повернуть до упора флюгер, то колокольчики поначалу немного вразнобой, а потом все согласнее начинали играть «Вечерний звон».

Фото: Pexels

Сигареты вставлялись в патронташ, прикрепленный к дверцам с внутренней стороны. В семье никто не курил, поэтому сигаретница всегда была полной. Только изредка, когда приходили гости, кто-нибудь, слушая, допустим, анекдот, похлопает себя по пустым карманам, потом вспомнит про теремок и извлечет сигарету. Где сейчас теремок? Где тот гость? И что за анекдот рассказывали на кухне? И когда Агата вырастет, у нее тоже будет собственное царство любимых вещей. И в этом царстве тоже будет своя столица.

Это вообще самое интересное — выдумывать, воображать общее будущее. Вот прошло, допустим, пять лет. Мы на даче (которой у меня, кстати, никогда не было), где-нибудь, положим, в Абрамцево. Я сижу на краешке кровати, смотрю на спящую Агату. Солнце светит ярко. Разноцветные ромбики ложатся на деревянный пол (я вообще уверен, что для счастливого детства достаточно, чтобы в детской комнате хотя бы одно окно было из цветного стекла).

Я вижу, как капля слюны медленно сползает по щеке Агаты на подушку. И я думаю, что, если бы не всегдашняя, непонятно откуда берущаяся тоска взрослого человека, которая тянет его вниз пудовым камнем, то это мгновение может стать самым счастливым в моей жизни. И станет. Вдруг солнце закроет облако. Свет переменится, и от этого Агата проснется. Она недовольно оглянется. Пошарит вокруг, вытащит из-под складок одеяла зайца Диму, обнимет его и тут же снова уснет.